Arya and Angela said that he was perfectly sound. Nevertheless, he hurt.
Арья и Анжела говорили, что рана его почти затянулась, да и сам он порой чувствовал себя совершенно здоровым, хотя боли по-прежнему возникали регулярно.
Арья и Анжела твердили, что он совершенно здоров. Но, тем не менее, боль мучила его.
(Вот скажите мне, как можно чувствовать себя здоровым, если у тебя регулярно спина болит? И рана не «почти затянулась», от неё остался только шрам, который не под силу было убрать ни одному целителю. И как только Эрагон пытался что-то с ним сделать – его скрючивало от боли. Хотя, по идее, он был уже совершенно здоров. Только и всего.)
Upon arriving, he found nothing but the uncomfortable presence of death and decay, not the glory that heroic songs had led him to expect.
Но там царили лишь смерть и разложение, порождая в душе тревогу и ужас, а ещё ощущение славной победы, которое, как это представлял себе Эрагон, вспоминая старинные героические песни и легенды, он должен был бы испытывать.
Но не нашёл ничего, кроме тревожного присутствия смерти и разложения, – и уж, конечно, на этом поле не было той славы, которой можно было ожидать, наслушавшись героических песен.
(Да ну-у-у? Так-таки и царило ощущение славной победы? Вот прямо среди искорёженных трупов восседало? Всё при шёлковых флагах, златых горнах, крылатых вестниках и прочих атрибутах? Ню-ню. А мне показалось, что Эрагон-то как раз и понял, что победа может быть совсем и не такой, как в героических балладах.)
Ajihad had been gone most of the three days, hunting down Urgals who had managed to escape into the dwarf tunnels that honeycombed the stone beneath the Beor Mountains. The one time Eragon had seen him between expeditions, Ajihad was in a rage over discovering that his daughter, Nasuada, had disobeyed his orders to leave with the other women and children before the battle. Instead, she had secretly fought among the Varden’s archers.
Все минувшие три дня Аджихад отсутствовал; он со своим отрядом гнал к подножию гор тех ургалов, которым удалось удрать по прорытым гномами тоннелям, пронизывавшим всю территорию под Беорскими горами. Да и во время основного сражения Эрагон видел Аджихада всего один раз – тот был в бешенстве, обнаружив, что его дочь Насуада не подчинилась приказу отца и не ушла вместе с остальными женщинами и детьми в укрытие, а, переодевшись, тайно проникла в ряды лучников и сражалась вместе с остальными варденами.
В течение этих трёх дней Ажихада почти не было в городе, он выслеживал ургалов, которым удалось сбежать в гномьи туннели, пронизывавшие основание Беорских гор, подобно медовым сотам. В тот единственный раз, когда Эрагон видел вождя Варденов между этими вылазками, Ажихад пребывал в ярости – поскольку обнаружил, что его дочь, Насуада, ослушалась его приказов и перед битвой не покинула город вместе с другими женщинами и детьми. Вместо этого она тайком сражалась в рядах варденских лучников.
(Я балдею. У Ажихада во время сражения ещё было время на то, чтобы на дочь яриться. Коне-е-чно…)
читать дальше
Арья и Анжела говорили, что рана его почти затянулась, да и сам он порой чувствовал себя совершенно здоровым, хотя боли по-прежнему возникали регулярно.
Арья и Анжела твердили, что он совершенно здоров. Но, тем не менее, боль мучила его.
(Вот скажите мне, как можно чувствовать себя здоровым, если у тебя регулярно спина болит? И рана не «почти затянулась», от неё остался только шрам, который не под силу было убрать ни одному целителю. И как только Эрагон пытался что-то с ним сделать – его скрючивало от боли. Хотя, по идее, он был уже совершенно здоров. Только и всего.)
Upon arriving, he found nothing but the uncomfortable presence of death and decay, not the glory that heroic songs had led him to expect.
Но там царили лишь смерть и разложение, порождая в душе тревогу и ужас, а ещё ощущение славной победы, которое, как это представлял себе Эрагон, вспоминая старинные героические песни и легенды, он должен был бы испытывать.
Но не нашёл ничего, кроме тревожного присутствия смерти и разложения, – и уж, конечно, на этом поле не было той славы, которой можно было ожидать, наслушавшись героических песен.
(Да ну-у-у? Так-таки и царило ощущение славной победы? Вот прямо среди искорёженных трупов восседало? Всё при шёлковых флагах, златых горнах, крылатых вестниках и прочих атрибутах? Ню-ню. А мне показалось, что Эрагон-то как раз и понял, что победа может быть совсем и не такой, как в героических балладах.)
Ajihad had been gone most of the three days, hunting down Urgals who had managed to escape into the dwarf tunnels that honeycombed the stone beneath the Beor Mountains. The one time Eragon had seen him between expeditions, Ajihad was in a rage over discovering that his daughter, Nasuada, had disobeyed his orders to leave with the other women and children before the battle. Instead, she had secretly fought among the Varden’s archers.
Все минувшие три дня Аджихад отсутствовал; он со своим отрядом гнал к подножию гор тех ургалов, которым удалось удрать по прорытым гномами тоннелям, пронизывавшим всю территорию под Беорскими горами. Да и во время основного сражения Эрагон видел Аджихада всего один раз – тот был в бешенстве, обнаружив, что его дочь Насуада не подчинилась приказу отца и не ушла вместе с остальными женщинами и детьми в укрытие, а, переодевшись, тайно проникла в ряды лучников и сражалась вместе с остальными варденами.
В течение этих трёх дней Ажихада почти не было в городе, он выслеживал ургалов, которым удалось сбежать в гномьи туннели, пронизывавшие основание Беорских гор, подобно медовым сотам. В тот единственный раз, когда Эрагон видел вождя Варденов между этими вылазками, Ажихад пребывал в ярости – поскольку обнаружил, что его дочь, Насуада, ослушалась его приказов и перед битвой не покинула город вместе с другими женщинами и детьми. Вместо этого она тайком сражалась в рядах варденских лучников.
(Я балдею. У Ажихада во время сражения ещё было время на то, чтобы на дочь яриться. Коне-е-чно…)
читать дальше
