Весна врывается в Олларию, как победоносный завоеватель...Весна врывается в Олларию, как победоносный завоеватель, - резко, внезапно, на крыльях западного ветра, оглушая чувства светом, цветом, звуком, запахами юной листвы, помолодевшей земли и кружащей голову свежести. Казалось, вот только счищали с крыльца нерастаявший снег, а сейчас на его месте уже раскинулось царство ярко-зелёной травы, такой яркой, что я даже не могу сказать, было ли такое когда-либо на моей памяти. Или, всё-таки, было - просто я не замечала? Будто умыла глаза росой, и все вокруг краски, формы и блики обрели новую яркость и чёткость.
Чувствую себя помолодевшей лет на пять, а то и семь. Весенняя лёгкость просачивается в жилы и кости по капле. А началось это в тот день, когда мы надели траур. День величайшего освобождения и величайшей угрозы.
День, когда умер Вальтер Придд.
Я помню свою тревогу за Валентина, когда графиня Рафиано вела меня Дорогой Королев "на молитву в дальнюю обитель", в скромный неприметный дом, ставший мне пристанищем на то время, пока брат сидел в Багерлее, а я об этом даже не знала. Помню некоторую растерянность и страх перед неведомым - что теперь будет дальше? Помню, как вернулась в особняк, застав там не только брата, осунувшегося и замкнутого больше обычного, но и мужа, так вовремя прибывшего из Торки. А ещё помню - с каждым шагом, каждым вдохом, каждым биением сердца отдающуюся в висках пульсацию - свобода, свобода, свобода...
Свобода, с которой мы, нелюбимые дети не любивших родителей, попросту не знали, что делать.
Сильвестр упёк Валентина в тюрьму. Он нас не любит. Алва вытащил его оттуда. Он к нам благосклонен. По просьбе Катарины? Возможно. Она с нами дружна настолько, насколько сама в состоянии. Но и всё. Как к свежеиспечённому герцогу Придду относятся иные обитатели двора - этого мы не знали. Впрочем... В любом случае, понять Придда полностью может лишь Придд. И доверять мы можем только членам семьи. Дом Волн - всегда за себя, в первую очередь, и держимся мы всегда вместе. Так безопасней. Мы с братом - в трауре, Александр - в чёрно-белом мундире, архивариус Максимилиан - в любимой мантии, и лишь гвардеец Конрад носит цвета Дома, но это совсем не важно.
Бал в честь дня рождения королевы - островок относительной безопасности среди бурного моря дворцовой жизни. Безопасности - потому что под маской сложно угадать лицо, относительной - потому что выдать себя можно всегда. Но я привыкла к риску. Как не привыкнуть, если в декольте у тебя мирно спит отравленная шпилька, которой ни в коем случае нельзя оцарапаться самой? Поэтому я танцую. Танцую с Первым Маршалом, не удосужившимся скрыть лицо, с иными, неузнанными кавалерами - и с дознавателем из Багерлее, без страха принимая протянутую руку и ведя учтивую беседу.
- Я не думал, что вы примете моё приглашение.
- Почему же?
- Нас боятся. Мы ведь тюремщики.
- Важен человек, а не тень его занятия. А в такой вечер все имеют право на танец.
У людей из Багерлее намётанный глаз и слух. В следующий раз, когда я с ним заговорю, он узнает мой голос и вспомнит наш вальс. Возможно, это пойдёт на пользу Дому Волн - там, где не справится политика мужчин, поможет женское обаяние. Манипуляция? Возможно. Мы, дети Придда, иначе не умеем. Но... мне действительно нравится танец. И в этом я не кривлю душой.
Я помню странного печального человека с алым камнем в перстне и седой прядью надо лбом. Я вижу, как с ним танцует и беседует Катарина. Я знаю, что это можно счесть глупостью, но также знаю, что по-настоящему глупо - отмахиваться от любых подозрений, даже самых невозможных. Перстень - не тот. Мало ли у дворян колец с рубинами? Но всё же...
Помню уютную библиотеку особняка Волн. Тени, мечущиеся по углам, тёплый свет свечей, отражающийся в бокалах с вином, блестящие и внимательные глаза своих - и негромкие разговоры. Шуршание разрезаемых бумаг - "откровения" нашего любимого Павсания, которого никогда не существовало, уже пригодились на балу, пригодятся и впредь.
Чего не помню - так это мессу на следующее утро. Мы совершенно безбожно её пропустили, чего, разумеется, не следует делать праведным олларианцам, но - дела семьи превыше.
Неспешные прогулки под руку с Александром. Разговор с человеком, в котором я всё более подозреваю Робера Эпинэ. Большой Совет Меча - и улыбка, скрытая веером, после благочестивого жеста, провожающего в последний путь почившего кардинала Сильвестра. Почти единогласное выдвижение Валентина на пост супрема в пику Манрику - и новый взгляд на Лионеля Савиньяка, первым предложившего его кандидатуру. Опасение - мы перешли дорогу Штанцлеру. Зато с нами - Ветер. Кэналлийцы Алвы.
Может ли благородная эрэа подслушивать у дверей в комнату городского трактира? Может, если её непринуждённо заслоняет спиной муж-полковник. "Только вы можете воскресить наследие Раканов и возродить дело Великой Талигойи..." Ещё одна зарубка на доске подозрений, а дальше - дело за нехитрыми логическими рассуждениями.
Шкатулки, письма, реликвии, новые и старые родственные связи... Мать Моника - наша тётушка Хелена, юная баронесса ля Шат ле Клер - племянница Александра. Троица из Багерлее - дознаватель, палач и сам комендант, - стоящая вкруг Валентина, резкий рывок мужа, почти вынутый из ножен кинжал - и моя хватка на локте, и замедление шагов, и Его Величество Этикет:
- Подходим медленно, улыбаемся вежливо, ничего не случилось, у нас всё хорошо...
Отголоски беседы, перешедшей в весьма плодотворное сотрудничество. Ещё одной тревогой меньше.
Финансовые интриги Манрика меркнут после появления выходцев. Кровь Валентина, капающая с разрезанной ладони. Девочка в чепчике, которую не убить. Я стою на пронизывающем ветру и изо всех сил пытаюсь внушить человеку с седой прядью надо лбом, что он должен остаться в живых, - и одновременно не выдать того, что мне уже известно его инкогнито. Слишком явные оговорки, Робер, слишком явные.
- Это было слишком давно, прошло шесть лет, и...
- Семь.
Конфетти из разрозненных событий. Деловитый Хуан, таскающий щиты из тронного зала. Архивариус, вызвавшийся поработать в Багерлее на полставки. Лавирование между законом и беззаконием.
- Нужно сообщить в Багерлее об особняке.
- Зачем? Кэналлийцы сейчас пойдут к ним красть ключ от всех дверей.
- Верно. А мы дружим с кэналлийцами. Что, если их заметят? Тебе нужны проблемы с Багерлее?
Вскрытие особняка. Найденная шкатулка. В ней - наконечник копья Астрапа.
- А теперь кладём всё обратно, кроме копья, закрываем шкатулку - и зовём багерлейцев...
- Зачем?
- Потому что обещали без них не вскрывать.
Вышедший из тени Робер. Алва, отравленный "лебединой песней", к которой нет противоядия даже у нас, - но есть у матери Моники. Валентин носится неизвестно где, а мы, по мере возможности, прикрываем его тыл. Особняк превратился в место кратких семейных собраний перед следующим рывком.
И при всём при этом... Люди успевают играть свадьбы, играть в карты, играть в интриганов и что-то ещё. А у меня одна задача - держать спину прямой, взгляд - холодным, манеры - безупречными, и везде успевать. Говорить с Робером, поить целебным эликсиром Эмиля Савиньяка, ободрять Айрис Окделл, говорить с Луизой Арамоной, отслеживать перемещения маленькой девочки в чепчике, которая, вроде как выходец, но в то же время - уже что-то большее... И ни на миг, ни за что на свете не терять самообладания.
Скипетр Волн. Древняя реликвия, вернувшаяся домой. Светящиеся глаза Валентина - и в который раз бьёт по замёрзшим уже, казалось бы, нервам чувство - что теперь он сам по себе. Мой младший брат, безжалостно выкинутый во взрослый мир - и с восторгом вырвавшийся в него. Без нас. Без меня.
Чувство проходит, когда мы вновь собираемся все вместе в одной комнате, и брат, возлежа на кровати, задумчиво говорит в потолок:
- Обойти закон там, подписать нужный документ здесь... Недалеко до того, чтобы стать таким, как Вальтер.
- Не волнуйся. Если я замечу, что ты становишься таким же, как Вальтер, то я сама тебя убью.
Таковы Придды. Такова наша любовь.
И снова девочка по имени Люцилла, похитившая Альдо, и кровь Повелителей густыми каплями, и чувство собственной беспомощности - когда ничего не можешь решить и сделать, и Щит Дома Скал, который я приношу брату под мышкой. И Валентин протягивает мне пистолет:
- Так мне будет спокойней, - и я без тени сомнений засовываю его за пояс юбки.
А рядом - опять кто-то женится и разводится, танцует, веселится, пьёт и играет... А мы втроём с Александром и Конрадом гуляем в ночи рядом с монастырём, куда нас не пускают кэналлийцы, в темноте, откуда легко могут выскочить выходцы, но уходим, решив не ждать, только после того, как из стен обители слышится дружный весёлый смех. И это значит, что всё хорошо.
Ночная муторная пелена спадает, обнажая ясное, искрящееся утро. И я впервые чувствую запах весны. Весны, ворвавшейся в Олларию - и в жизнь графини Ирэны Гирке вместе с письмом её мужа Александра, написанным в горячечном бреду и пролежавшим в его личном архиве столько лет. Мне двадцать шесть - но моя жизнь только начинается. Вместе с нежностью, зародившейся в сердце после шести лет брака, вместе с теплом и любовью к брату, из калечной и ущербной превращающейся в цельную и прекрасную, вместе с искренней привязанностью к тому, кто решился сделаться мне братом названным, вместе с чувством защищённости за спиной флегматичного шпиона и убийцы, архивариуса и дознавателя на полставки.
Наш Дом наконец-то свободен. А наш траур моему сердцу милей самых пышных одежд.
Волны помнят и всегда будут помнить.
По траве средь мощёных улиц Олларии россыпью золотятся маленькие солнца мать-и-мачехи.
Чувствую себя помолодевшей лет на пять, а то и семь. Весенняя лёгкость просачивается в жилы и кости по капле. А началось это в тот день, когда мы надели траур. День величайшего освобождения и величайшей угрозы.
День, когда умер Вальтер Придд.
Я помню свою тревогу за Валентина, когда графиня Рафиано вела меня Дорогой Королев "на молитву в дальнюю обитель", в скромный неприметный дом, ставший мне пристанищем на то время, пока брат сидел в Багерлее, а я об этом даже не знала. Помню некоторую растерянность и страх перед неведомым - что теперь будет дальше? Помню, как вернулась в особняк, застав там не только брата, осунувшегося и замкнутого больше обычного, но и мужа, так вовремя прибывшего из Торки. А ещё помню - с каждым шагом, каждым вдохом, каждым биением сердца отдающуюся в висках пульсацию - свобода, свобода, свобода...
Свобода, с которой мы, нелюбимые дети не любивших родителей, попросту не знали, что делать.
Сильвестр упёк Валентина в тюрьму. Он нас не любит. Алва вытащил его оттуда. Он к нам благосклонен. По просьбе Катарины? Возможно. Она с нами дружна настолько, насколько сама в состоянии. Но и всё. Как к свежеиспечённому герцогу Придду относятся иные обитатели двора - этого мы не знали. Впрочем... В любом случае, понять Придда полностью может лишь Придд. И доверять мы можем только членам семьи. Дом Волн - всегда за себя, в первую очередь, и держимся мы всегда вместе. Так безопасней. Мы с братом - в трауре, Александр - в чёрно-белом мундире, архивариус Максимилиан - в любимой мантии, и лишь гвардеец Конрад носит цвета Дома, но это совсем не важно.
Бал в честь дня рождения королевы - островок относительной безопасности среди бурного моря дворцовой жизни. Безопасности - потому что под маской сложно угадать лицо, относительной - потому что выдать себя можно всегда. Но я привыкла к риску. Как не привыкнуть, если в декольте у тебя мирно спит отравленная шпилька, которой ни в коем случае нельзя оцарапаться самой? Поэтому я танцую. Танцую с Первым Маршалом, не удосужившимся скрыть лицо, с иными, неузнанными кавалерами - и с дознавателем из Багерлее, без страха принимая протянутую руку и ведя учтивую беседу.
- Я не думал, что вы примете моё приглашение.
- Почему же?
- Нас боятся. Мы ведь тюремщики.
- Важен человек, а не тень его занятия. А в такой вечер все имеют право на танец.
У людей из Багерлее намётанный глаз и слух. В следующий раз, когда я с ним заговорю, он узнает мой голос и вспомнит наш вальс. Возможно, это пойдёт на пользу Дому Волн - там, где не справится политика мужчин, поможет женское обаяние. Манипуляция? Возможно. Мы, дети Придда, иначе не умеем. Но... мне действительно нравится танец. И в этом я не кривлю душой.
Я помню странного печального человека с алым камнем в перстне и седой прядью надо лбом. Я вижу, как с ним танцует и беседует Катарина. Я знаю, что это можно счесть глупостью, но также знаю, что по-настоящему глупо - отмахиваться от любых подозрений, даже самых невозможных. Перстень - не тот. Мало ли у дворян колец с рубинами? Но всё же...
Помню уютную библиотеку особняка Волн. Тени, мечущиеся по углам, тёплый свет свечей, отражающийся в бокалах с вином, блестящие и внимательные глаза своих - и негромкие разговоры. Шуршание разрезаемых бумаг - "откровения" нашего любимого Павсания, которого никогда не существовало, уже пригодились на балу, пригодятся и впредь.
Чего не помню - так это мессу на следующее утро. Мы совершенно безбожно её пропустили, чего, разумеется, не следует делать праведным олларианцам, но - дела семьи превыше.
Неспешные прогулки под руку с Александром. Разговор с человеком, в котором я всё более подозреваю Робера Эпинэ. Большой Совет Меча - и улыбка, скрытая веером, после благочестивого жеста, провожающего в последний путь почившего кардинала Сильвестра. Почти единогласное выдвижение Валентина на пост супрема в пику Манрику - и новый взгляд на Лионеля Савиньяка, первым предложившего его кандидатуру. Опасение - мы перешли дорогу Штанцлеру. Зато с нами - Ветер. Кэналлийцы Алвы.
Может ли благородная эрэа подслушивать у дверей в комнату городского трактира? Может, если её непринуждённо заслоняет спиной муж-полковник. "Только вы можете воскресить наследие Раканов и возродить дело Великой Талигойи..." Ещё одна зарубка на доске подозрений, а дальше - дело за нехитрыми логическими рассуждениями.
Шкатулки, письма, реликвии, новые и старые родственные связи... Мать Моника - наша тётушка Хелена, юная баронесса ля Шат ле Клер - племянница Александра. Троица из Багерлее - дознаватель, палач и сам комендант, - стоящая вкруг Валентина, резкий рывок мужа, почти вынутый из ножен кинжал - и моя хватка на локте, и замедление шагов, и Его Величество Этикет:
- Подходим медленно, улыбаемся вежливо, ничего не случилось, у нас всё хорошо...
Отголоски беседы, перешедшей в весьма плодотворное сотрудничество. Ещё одной тревогой меньше.
Финансовые интриги Манрика меркнут после появления выходцев. Кровь Валентина, капающая с разрезанной ладони. Девочка в чепчике, которую не убить. Я стою на пронизывающем ветру и изо всех сил пытаюсь внушить человеку с седой прядью надо лбом, что он должен остаться в живых, - и одновременно не выдать того, что мне уже известно его инкогнито. Слишком явные оговорки, Робер, слишком явные.
- Это было слишком давно, прошло шесть лет, и...
- Семь.
Конфетти из разрозненных событий. Деловитый Хуан, таскающий щиты из тронного зала. Архивариус, вызвавшийся поработать в Багерлее на полставки. Лавирование между законом и беззаконием.
- Нужно сообщить в Багерлее об особняке.
- Зачем? Кэналлийцы сейчас пойдут к ним красть ключ от всех дверей.
- Верно. А мы дружим с кэналлийцами. Что, если их заметят? Тебе нужны проблемы с Багерлее?
Вскрытие особняка. Найденная шкатулка. В ней - наконечник копья Астрапа.
- А теперь кладём всё обратно, кроме копья, закрываем шкатулку - и зовём багерлейцев...
- Зачем?
- Потому что обещали без них не вскрывать.
Вышедший из тени Робер. Алва, отравленный "лебединой песней", к которой нет противоядия даже у нас, - но есть у матери Моники. Валентин носится неизвестно где, а мы, по мере возможности, прикрываем его тыл. Особняк превратился в место кратких семейных собраний перед следующим рывком.
И при всём при этом... Люди успевают играть свадьбы, играть в карты, играть в интриганов и что-то ещё. А у меня одна задача - держать спину прямой, взгляд - холодным, манеры - безупречными, и везде успевать. Говорить с Робером, поить целебным эликсиром Эмиля Савиньяка, ободрять Айрис Окделл, говорить с Луизой Арамоной, отслеживать перемещения маленькой девочки в чепчике, которая, вроде как выходец, но в то же время - уже что-то большее... И ни на миг, ни за что на свете не терять самообладания.
Скипетр Волн. Древняя реликвия, вернувшаяся домой. Светящиеся глаза Валентина - и в который раз бьёт по замёрзшим уже, казалось бы, нервам чувство - что теперь он сам по себе. Мой младший брат, безжалостно выкинутый во взрослый мир - и с восторгом вырвавшийся в него. Без нас. Без меня.
Чувство проходит, когда мы вновь собираемся все вместе в одной комнате, и брат, возлежа на кровати, задумчиво говорит в потолок:
- Обойти закон там, подписать нужный документ здесь... Недалеко до того, чтобы стать таким, как Вальтер.
- Не волнуйся. Если я замечу, что ты становишься таким же, как Вальтер, то я сама тебя убью.
Таковы Придды. Такова наша любовь.
И снова девочка по имени Люцилла, похитившая Альдо, и кровь Повелителей густыми каплями, и чувство собственной беспомощности - когда ничего не можешь решить и сделать, и Щит Дома Скал, который я приношу брату под мышкой. И Валентин протягивает мне пистолет:
- Так мне будет спокойней, - и я без тени сомнений засовываю его за пояс юбки.
А рядом - опять кто-то женится и разводится, танцует, веселится, пьёт и играет... А мы втроём с Александром и Конрадом гуляем в ночи рядом с монастырём, куда нас не пускают кэналлийцы, в темноте, откуда легко могут выскочить выходцы, но уходим, решив не ждать, только после того, как из стен обители слышится дружный весёлый смех. И это значит, что всё хорошо.
Ночная муторная пелена спадает, обнажая ясное, искрящееся утро. И я впервые чувствую запах весны. Весны, ворвавшейся в Олларию - и в жизнь графини Ирэны Гирке вместе с письмом её мужа Александра, написанным в горячечном бреду и пролежавшим в его личном архиве столько лет. Мне двадцать шесть - но моя жизнь только начинается. Вместе с нежностью, зародившейся в сердце после шести лет брака, вместе с теплом и любовью к брату, из калечной и ущербной превращающейся в цельную и прекрасную, вместе с искренней привязанностью к тому, кто решился сделаться мне братом названным, вместе с чувством защищённости за спиной флегматичного шпиона и убийцы, архивариуса и дознавателя на полставки.
Наш Дом наконец-то свободен. А наш траур моему сердцу милей самых пышных одежд.
Волны помнят и всегда будут помнить.
По траве средь мощёных улиц Олларии россыпью золотятся маленькие солнца мать-и-мачехи.
@темы: в вихре масок и костюмов, Спрутятня, проба пера