ТП-2.7. Requiem - Реквием

[Аэлирэнн]

Eragon forced his eyes open, conscious of an aching head and sore body.
Эрагон заставил себя открыть глаза; голова просто раскалывалась, по телу словно проехала ломовая телега.
Эрагон заставил себя открыть глаза. У него болела голова, всё тело затекло…
(Откуда такие сведения про телегу, право слово?)

Eragon pushed himself upright and slid off the table. Flashes of memory from the night before jumped through his mind. Saphira, how are you? he asked, stumbling to her.
Эрагон рывком встал на ноги, соскочил со стола и пошатнулся. Ноги казались ватными, в голове мелькали какие-то обрывки мыслей и неясные воспоминания о прошлой ночи.
«Сапфира, ты как?» – мысленно спросил он, неловко поворачиваясь к ней.
Эрагон с усилием выпрямился и соскользнул со стола. В его сознании вспыхнули обрывки воспоминаний о вчерашней ночи, и юноша заковылял к драконице. Сапфира, как ты?
(Вот как вы считаете, страдающий похмельем мальчик будет рывком вставать на ноги – да ещё и на столе? Может, он, всё-таки, свесит ноги и спрыгнет потихоньку? И Эрагон таки не повернулся к Сапфире, он к ней пошёл!)

A hearty chuckle exploded from the dwarf’s thick chest.
В широкой груди гнома что-то захлюпало: он явно пытался подавить смех…
Из крепкой груди гнома вырвался сердечный смешок.
(Когда в груди что-то хлюпает, это означает, что у бедняги пробиты лёгкие. И Орик не пытался ничего подавить, он просто заржал.)

…and a swirling cape that fastened under his throat with a studded brooch. In place of the usual plain leather band, Zar’roc was fastened to an ornate belt.
…и потрясающая шляпа, которая под подбородком крепилась ремешком с большой красивой застёжкой.
…и плащ с капюшоном, складками ниспадавший до полу и крепившийся у горла брошью-гвоздиком. Обычную кожаную перевязь для Зар’рока заменил богато украшенный ремень.
(Шляпа?! Где шляпа?! Не вижу никакой шляпы. Кстати, перевязь для Зар’рока я тоже почему-то не вижу. А не мешало бы.)

…“because that is where the procession with Ajihad’s body stopped three days ago. His journey to the grave cannot be interrupted, or else his spirit will find no rest.”
An odd custom, remarked Saphira.
Eragon agreed, noting a slight unsteadiness in her gait. In Carvahall, people were usually buried on their farm, or if they lived in the village, in a small graveyard. The only rituals that accompanied the process were lines recited from certain ballads and a death feast held afterward for relatives and friends.
…– ведь именно туда тело Аджихада принесли три дня назад, а путь покойника к могиле нельзя прерывать, иначе душа его не будет знать покоя.
«Старинный обычай», – заметила Сапфира и слегка пошатнулась.
Эрагон кивнул. В Карвахолле людей обычно хоронили либо прямо на ферме, либо на маленьком деревенском кладбище. Похороны сопровождались исполнением печальных старинных баллад, а затем устраивались поминки, на которых присутствовали друзья и родные покойного.
…– потому что там три дня назад остановилась процессия с телом Ажихада. Его путь к могиле нельзя прерывать, иначе дух его не обретёт покоя.
Странный обычай, заметила Сапфира.
Эрагон согласился, подметив между делом некоторую неустойчивость её походки. В Карвахолле людей обычно хоронили на их фермах или, в случае с жителями деревни, на маленьком кладбище. А из ритуалов проводилось лишь зачитывание цитат из некоторых баллад в процессе погребения, а после – поминки для родственников и друзей.
(Классический недосмотрёж, вылившийся в полный пердимонокль. Слова «old» и «odd», конечно, похожи, но вот путать их не следует. Ведь посмотрите, что получается, в абзаце, следующем за репликой Сапфиры, Эрагон противопоставляет карвахолльские обычаи тому, что наблюдает здесь. А у мэтрессы что получается? Что и в Карвахолле, и в Тронжхейме людей хоронят по одному и тому же старинному обычаю? Чушь.)

A pox on all mead!
«…чума забери этот их медовый напиток!»
Чума на весь ваш мёд!
(Шекспи-ир! Это же Шекспир! «Чума на оба ваших дома»! Как можно было так позорно упустить эту фразу?)

Close behind the body stood Nasuada—grave, sable-cloaked, and strong in stature, though tears adorned her countenance.
Рядом стояла Насуада, мрачная, решительная, опоясанная мечом и державшаяся очень прямо, хотя слезы так и текли у неё по лицу.
Сразу за телом стояла Насуада – печальная, в траурном плаще, но прямо державшая спину, хоть слёзы и оттеняли её спокойное лицо.
(Ага, а вот и ещё два похожих слова – «sabre» и «sable». Мэтресса страдает близорукостью? Ещё один пунктик в список её заболеваний… И, всё-таки, слёзы не текли. В смысле, не градом. Так, пара слезинок скатится – и то хорошо. Она же – вождь, хоть ещё и не провозглашённый, вот и ведёт себя, как положено вождю. Об этом нам и говорит слово «countenance».)

They walked through a crystal graveyard. A circle of towering shards lay in the center of the great chamber, surrounding the inlaid hammer and pentacles. Many pieces were larger than Saphira. The rays of the star sapphire still shimmered in the fragments, and on some, petals of the carved rose were visible.
Они обогнули образованный обломками круг в центре зала, где по-прежнему виднелся инкрустированный в полу молот и двенадцать серебряных пентаграмм. Многие из осколков были поистине громадны, а некоторые сохранили даже резьбу в виде лепестков розы.
Они прошли сквозь хрустальное кладбище – круг вздымавшихся к потолку осколков в центре огромной залы, окружавший мозаичный молот и пентакли. Некоторые из обломков были больше Сапфиры. В них по-прежнему мерцали лучи звёздного сапфира, а на некоторых можно было разглядеть резьбу в виде лепестков розы.
(Как обычно, все метафоры по боку. С какого боку там серебряные пентаграммы – и именно серебряные? Где сравнение с Сапфирой, где лучи звёздного сапфира? Ни-че-го не понимаю.)

When at last everyone had paid their respects, Nasuada bowed over Ajihad and touched her father’s hand, holding it with gentle urgency. Uttering a pained groan, she began to sing in a strange, wailing language, filling the cavern with her lamentations.
Последней с Аджихадом простилась Насуада. Она склонилась над отцом и с нежной решимостью сжала его руку. С уст её сорвался мучительный стон, и она вдруг запела, но пение это больше походило на плач. Толпа притихла, и склеп наполнился горестными звуками прощальной песни Насуады.
И когда все до единого отдали вождю Варденов последнюю дань, Насуада склонилась над телом отца и с порывистой нежностью взяла его руку в свои. Издав полный боли стон, девушка начала петь на странном, протяжном наречии, и её погребальный плач отдавался под сводами пещеры.
(По-моему, речь о том, что Насуада поёт на своём родном языке, который известен только ей и Ажихаду. А вы как считаете?)

@темы: бредни лингвиста-маньяка, цитатсы, Эрагон